Небо за стёклами [сборник] - Аркадий Миронович Минчковский

Так, покрасуется, подбросит ей словечко-другое с шуточкой и будто забыл про Клаву. Был у него такой проверенный способ завлекать девчат, который до тех пор срабатывал без осечки. Ну а Клава… Клава будто бы воспринимала по-должному и ждала своего часа.

И час такой пришел. Как-то раз выдался случай. Было это после их очередного концерта. Остались они вдвоем под звездным небом. Такой тихий опустился вечер на землю. Можно подумать — никакой тебе войны и тем более рядом переднего края. Лешка обнял Клаву, прижал к себе. Она, как и полагалось в таких случаях, начала всякое там: «оставь» и «не надо». Лешка нахально спросил:

— А что, не нравлюсь? Лучше у тебя есть?

— Не время сейчас, — ответила. — Теперь не время…

Он смеялся.

— Какое же тебе нужно время? Может, у нас его потом и вообще не будет.

— Ну и что же, — упрямо отвечала, — если и не будет. А теперь — война. Видел, что в Ленинграде делается?.. Нет, ни о чем таком и думать не время.

Лешка рассуждал иначе. При чем тут война? Жизнь из-за нее остановилась, что ли? Наоборот, нужно пользоваться, пока цел. Но события и тут форсировать не стал. Решил — дойдет все само по себе, сложится, как ему хочется.

Но что-то не складывалось. Шло время, улыбалась ему Клавочка, пела под баян песни про «огонек» и прочие, и не больше.

И тогда Алексей отважился действовать по-своему. Пришла, решил, пора. Знал он, что женщинам нравится напор, против которого трудно устоять.

Опять-таки, как когда-то, настал момент, когда остались они вдвоем. Лешка смело облапил Клаву и с ходу спился в розовые, теплые губы. Рассудил так: все, кончено, моя!

Только получилось не по его желанию. Вырвалась Клава из его объятий и засветила Алексею оплеуху. Крепко засветила. Неизвестно, откуда в ней взялось столько силы. Умела, значит, защищаться.

Отпрянула она подальше.

— Ты что, с ума сошел, гад?!

Лешку как из ушата холодной водой.

— Это я гад?!

С искренней обидой сказал. Действительно, что же это она за такие-то пустяки его «гадом», как последнего… Только увидел Клавины глаза и сник. Столько в них было яростного возмущения и обиды, что лихости Лешкиной будто не бывало. Однако он сразу же собрался и с деланным безразличием бросил:

— Видали, принцесса. Знаем таких, знакомились… Не хочешь — и не надо. Страдать не станем.

С тех пор у них все разладилось. Вроде бы и перестали замечать друг друга. Одиноко играл баян в блиндажах, но не пела под него Клава. Для неосведомленных был у нее короткий ответ: «Не до того мне сейчас». Разошлись они как в море корабли. Словно ничего и не было между ними. Хотя, вообще-то, и в самом деле ничего не было. Да нет, не так уж чтобы совсем ничего. Замечал Алексей, как радостно блестели Клавины глаза, когда он целехоньким возвращался после ночных поисков. Неспроста же это. Значит, ждала, беспокоилась. Может, и не спала до утра.

И насчет того, что страдать не собирается, — врал. Не по себе было с тех пор, как она его отрубила. Казалось, все наблюдали его позор и сделался он посмешищем на весь батальон морской пехоты. Чтобы как-то защитить себя от этого, стал Алексей хорохориться, делать вид, что ему это все ни к чему. Начал он отпускать в сторону санинструктора разные колкие шуточки. Бывали и такие, что она, может быть, от них и плакала, только никто этого не видел.

Но кончилось совсем не смешно, да и вовсе не так, как мечталось Алексею.

Была у них разведка боем. Поморцева оставили в резерве во втором эшелоне. С потерями тогда, с немалой кровью, а отбили у немцев клочок земли, совершенно необходимую небольшую высотку. Разъяренный противник обрушил на них шквал огня. Многие, кто не успел укрыться, были ранены. Туда, в огонь, и устремилась со своей санитарной сумкой Клава. Вернулись те, кто мог вернуться. Привели и тех, кто сам не мог дойти. Не было среди возвратившихся лейтенанта Антоненки, который повел моряков в атаку на высоту. Вроде бы и видели его ребята, кто впереди, кто рядом, потом потеряли. А кроме Антоненки не было среди возвратившихся и санинструктора Клепиковой.

Вот тогда-то и вызвался Алексей идти их искать. Никакой не было гарантии, что и сам возвратится. Разве только вера в то, что ничего его не брало.

И тогда ему повезло. Отыскал он их обоих вместе. Нашел в воронке от снаряда. Клава ждала темноты, а потом пыталась дотащить раненого лейтенанта до безопас-ного места. Лейтенант был ранен осколком и упал в воронку. Потому и не видел его никто из ребят, а Клаве посчастливилось до него добраться. Перевязать она лейтенанта перевязала, но тащить его не хватало у нее сил.

Взвалил Алексей лейтенанта на себя и где пешком, где ползком поволок. Клаве велел идти вперед и не дожидаться, пока немцы откроют огонь. Но она не послушала его, сказала: «Нет, нет, я с вами…» Зря не послушала. Алексей как в воду глядел. Немного они до своих не дошли — начали немцы бить из миномета. Беспорядочно били, наугад, а Клаву зацепило, и крепко. До блиндажей все-таки кое-как добрались.

Позже, когда отправляли их с Антоненкой на Большую землю, Алексей пришел, постоял возле Клавиных носилок. «Ничего, — сказал, — поправишься. Будешь еще со своей сумкой бегать». И она, наверно, поняла. Смотрела на него своими черными глазами и силилась улыбнуться. Никакого, видно, зла против него не имела.

Представили Алексея к медали «За отвагу». В то время, в первые военные годы, награды скупо давали, и была эта медаль еще редко у кого на груди.

Потом узнал он, что у Клавы с лейтенантом Антоненкой была любовь, которую они от всех прятали.

Ничего о них больше он не знал. Может, и выжил лейтенант, может, и поправились оба. Возможно, потом поженились. Алексей ничего не имел против, в душе желал им счастливой жизни, хоть и понимал, что сам в смешном положении, потому что считал, будто кроме него, кудрявого, Клаве никто не мог приглянуться.

И все же было на душе что-то радостное, хорошее от той мысли, что, если бы не он, может, не видать ни Клаве, ни лейтенанту следующего дня.

Никакой у него тогда больше не оставалось на нее обиды. Наоборот, досада на себя. А про Клаву думал: сильна все-таки деваха, надо же! А сама-то — всего ничего.

Так он тогда решил. По справедливости. А почему?.. Потому, что был старшина